Музей искусства авангарда – МАГМА возник на основе частной коллекции известного общественного деятеля, бизнесмена, филантропа и мецената Вячеслава Владимировича Кантора. Музей МАГМА отличается от других музеев и частных коллекций искусства ХХ – ХХI веков своей особой концепцией. Музей видит свою миссию в том, чтобы показать вклад художников еврейского происхождения, родившихся в России, в искусство мирового авангарда, модернизма и постмодернизма, иначе говоря, в искусство ХХ столетия.
Президент музея – Вячеслав Моше Кантор.
«Когда я вижу то, что действительно мне нравится, я понимаю, что не могу без этого жить».
«Первые мои встречи с искусством были достаточно поверхностными, — вспоминает президент музея МАГМА Вячеслав Моше Кантор. – Самыми сильными были впечатления от обязательного школьного посещения Третьяковки. Я считал, что творения, которые я там увидел, созданы небожителями, поскольку обычный человек на такое не способен. Это было для меня путешествием в небеса. Когда я слышал, что картины писались на протяжении 20 лет, как, например, «Явление Христа народу» Александра Иванова, это только подтверждало мое убеждение, что автор не обыкновенный человек, а полубог. Кто еще может посвятить 20 лет своей жизни написанию картины?»
«В обыденной советской жизни с искусством сталкивались редко. Тем более с хорошим искусством. Конечно, существовал закрытый мир коллекционеров, одно-два места, где его можно было купить – комиссионные магазины. Но ни я, ни моя семья туда не были вхожи. Папа мой ничего в искусстве не понимал, правда, у него был приятель Семён Иголь, фронтовик. Под его влиянием отец иногда что-то приобретал, и у нас дома появлялись картины. Так у нас появилась ранняя работа К.А. Коровина. Когда папу арестовали, картина эта была конфискована. После смерти отца, когда его дело было прекращено, все картины, которые у нас забрали, вернулись домой. В том числе из хранилищ Третьяковки. Передавая картину Коровина, хранитель сказала, что это первый случай, когда что- либо отдают обратно. Таким образом, Коровин до сих пор у меня».
«Когда открыли железный занавес, в 1989 году я впервые поехал за границу, в Америку. Мне было 37 лет. В Америке жил мой друг детства Юрий Трайсман. Меня больше всего поразили тогда картины в его доме. Развеска была ковровая: от пола до потолка, от туалета до чердака — все было завешано картинами. Впервые я встретился, во-первых, с такой большой «собственной» коллекцией и, во-вторых, с так называемым послевоенным русским авангардом. Впечатление было огромное».
«Именно тогда впервые зародилась у меня идея своего собрания. Захотелось так же заполнить картинами стены своего дома. Но, ни своего дома, ни своих стен у меня тогда не было и в помине».
«Первым моим реальным приобретением была картина Ван де Бласса «Девочка, собирающая виноград». Это картина конца XIX века, ее продавали на аукционе, и тогда-то я и почувствовал впервые вкус и азарт аукционных торгов. Но возникло и понимание того, что для создания коллекции необходим продуманный, системный подход, творческий «алгоритм». Причем свой собственный, оригинальный».
«В этот решающий момент рядом со мной оказались три человека, которые помогли мне в этом: известный юрист по правам человека и мой сосед в Женеве Александр Тихонов, художник Гриша Брускин и критик Евгений Барабанов. Забегая вперед, скажу, что последнему я обязан рекомендацией Ираиде Шварцман, которая не хотела ничего продавать из наследия мужа. Барабанов сказал Ираиде: «Продай Кантору все, что он захочет», и она так и сделала. В итоге, как подметил один мой помощник, у меня теперь по Шварцману «контрольный пакет».
«Гриша Брускин — широкообразованный, интеллигентный человек, одаренный художник. Его работы позднее заняли свое место в моей коллекции. На аукционе в Америке я купил его огромную работу «Логии. Часть 1», которая была выторгована мной в бескомпромиссной борьбе с Zimmerli Art Museum из Нью-Джерси в присутствии самого автора».
«В разговорах с Брускиным начала вырисовываться, пожалуй, главная линия моего собрания русского и еврейского искусства. Это совпало с другим процессом: у меня в тот момент стала четко формироваться ориентация в общественной жизни. Коллекционирование — это еще и способ самовыражения. Я убежден, что «презентовать себя» и «выразить себя» – диаметрально противоположные вещи. Выразить самого себя, понять свой собственный мир, систему своих ценностей и предпочтений — это гораздо более точное определение цели коллекционирования, как я его понимаю. Это вопрос, обращенный к себе».
«Самым первым приобретением, когда уже сформировалась концепция коллекции, стала картина В.А. Серова «Похищение Европы». Это был, конечно, драматический момент. Во время одной из экскурсий в Третьяковку мы оказались в зале Серова. Переходим от одной картины к другой, и вдруг меня подводят к одной из самых знаменитых серовских картин и говорят: «В принципе, теоретически, эту работу можно купить, но это почти невозможно, поскольку, с одной стороны, она принадлежит семье, а с другой стороны, ее хочет купить государство, и они никак не сойдутся в цене». Масштаб этой картины, краски, композиция, сам сюжет потрясли меня! Мысль начать с такой знаковой работы мою коллекцию показалась мне захватывающей».
«Как только у меня в голове созрел план, даже не план, а идея сделать эту работу одним из главных акцентов коллекции, я неожиданно вспомнил, что кто-то совсем недавно говорил мне, что является родственником Серова. И после некоторого напряжения я припомнил, что это был Дмитрий Дмитриевич Жилинский, который упоминал, что состоит с Серовым в дальнем родстве. Жилинский подтвердил: «Да, я действительно знаю Катю Серову, нынешнюю владелицу, прапраправнучку, и могу с ней поговорить». В этот же вечер мы пили чай с Катей Серовой, договорились о цене, она получила аванс и подписала договор».
«Первое, что пришло мне в голову после этого: этот шедевр достоин более значительного места, чем даже самое значительное частное собрание. Это музейная вещь и она должна быть в музее. Так, благодаря этой великой картине, возникла идея музея».
«Тогда же родилось и название: Музей искусства авангарда, МАГМА. Сейчас этому музею 10 лет. Эту дату мы отмечаем в гостях у ГМИИ им. А.С. Пушкина, которому недавно исполнилось в десять раз больше – 100 лет. Для меня это тоже своеобразный знак, символ переплетения судеб людей и искусства».
«Я живу с постоянным личным осознанием драматической судьбы еврейского народа, — признаётся Вячеслав Моше Кантор. – Его уникальности, избранности. И в своей будущей коллекции я хотел показать еще одно измерение его богоизбранности. Показать не на словах, а на подборе картин тот реальный вклад еврейских художников в мировую, европейскую и русскую культуру. Сколько направлений, какие новые возможности в искусстве открыли Сутин, Соня Делоне, Модильяни, Шагал, Габо и Певзнер, Ротко, Кабаков, Булатов, Шварцман, Яковлев. Все художники, и ушедшие из жизни, и ныне здравствующие, составляющие коллекцию музея МАГМА, все они — пионеры авангарда. Убежден в том, что искусство дает нам наглядный пример: коль скоро речь идет о действительно существенных вещах, нет противоречия между самореализацией человека в искусстве и интересами нации, а тем более — между верностью традициям своего народа и универсальными ценностями. Именно об этом сейчас думаю все чаще».
«Для меня наш музей — не только источник гордости. Это школа. И учит она вовсе не истории искусства в академическом значении. Вглядываясь в эти произведения, читая и перечитывая строки классиков еврейской литературы, не устаю удивляться парадоксу: выживая в мясорубке социальных революций, мировых войн, терпя гибельные унижения черт оседлости и городских гетто, острее всего еврей страдает от неразделенной любви. То есть не от драмы жизни, а от драмы чувств. Все, чем может гордиться наш музей, создано не уязвленной гордостью или социальным протестом. Все это создано любовью, которая видится мне высшим из человеческих талантов. Именно любовь открывает нам жизнь и позволяет воплощаться нашим мечтам. И именно она дает силы, чтобы с неослабевающей настойчивостью в который раз говорить о том, что нас волнует».
«В собрании зеркалом этой мечты является, прежде всего, Марк Шагал. У Шагала, особенно позднего, очень много хороших, добротных работ, но свои гениальные вещи он создал в молодости. 1910—1917 годы — это годы его шедевров. И один из таких шедевров — «Видение. Автопортрет с музой» 1917—1918 годов мне посчастливилось приобрести. На картине художник в ночном сумраке сидит у распахнутого окна перед мольбертом, и к нему залетает ангел. Ангел с лицом Беллы Розенфельд, первой его жены. Программная работа, раскрывающая метафизическую основу творчества Шагала».
«Общение с художником может добавить еще одно, дополнительное измерение — время. Глядя на картину и одновременно общаясь с автором, ты имеешь возможность взглянуть и вперед и назад, и в прошлое и в будущее. Такая уникальная возможность полностью искупает для меня все те психологические сложности, которые возникают при общении с художником нынешнего времени. Наши современники — Кабаков, Булатов, Пивоваров — получили огромное признание при жизни, но процесс признания бесконечный, и у них впереди еще длинный путь».
«Моя коллекция современного искусства началась с Эрика Булатова. Личное знакомство с ним постепенно переросло в дружбу, которой я очень дорожу. Булатов впервые открыл для меня глубокую фундаментальную продуктивность соединения живописи и текста. Это соединение у него необычайно органично и генерирует всплеск энергии восприятия. Тот же принцип синтеза текста и изображения, который позже стал фирменным знаком для всей так называемой школы московского концептуализма, характерен и для творчества Кабакова и Пивоварова. Но между ними существуют и значительные различия. Илья Кабаков — жесткий, часто саркастичный, критик советского бытия и советского тоталитарного сознания. Эрик Булатов сам, как небожитель, отстраненно описывает этот тип сознания, как астроном описывает далекую звезду, планету. Такая отстраненность, надмирность, присутствует в лучших стихотворениях моего любимого Иосифа Бродского. Мне самому очень близок Виктор Пивоваров. Близок тем, что в его работах всегда присутствует экзистенциальный размер, не только концептуальное, но и личное эмоциональное измерение. Виктор — гений иронии и самоиронии».
«В коллекции есть, разумеется, и пробелы. Не деньги лимитируют собирательство, а отсутствие значительных работ на рынке. Например, у меня есть небольшая ранняя картина Ротко — мальчик в кипе, совершающий кидуш. Но настоящий Ротко — гигантский, драматичный, — когда ты понимаешь, что человек с помощью беспредметных символов и огромных цветовых поверхностей напрямую общается с Богом или выражает человеческие страсти, ничего конкретного не изобразив. К сожалению, за последние пять-семь лет я не встретил на рынке ни одной работы Ротко, про которую мог бы сказать, что она – точно моя. Это мой главный пробел в коллекции. Одно из последних моих приобретений, которым я очень горжусь, — два портрета работы Люсьена Фрейда, внука Зигмунда Фрейда. Появление их в коллекции, мне кажется, может дать новый поворот для дальнейшего развития музея МАГМА».
«Я часто задаю себе вопрос: чем музей МАГМА отличается от других музеев. В Нью-Йорке есть, например, Музей еврейского искусства. МАГМА не представляет еврейское искусство. И вообще, сложно дать определение еврейскому искусству. Триединая формула коллекции нашего музея звучит так: это искусство — очень русское, очень еврейское и очень выдающееся!»
Вячеслав Моше Кантор